– Полякам?

– Они из Москвы приедут.

Коготь и Станчик, когда выезжали на дело, обычно не пользовались броскими машинами. Для Москвы неброская машина – это джип «Ниссан», в Смоленск же они отправились на банальном уазике с выцветшим брезентовым тентом.

– Долбаная машина! – возмущался Коготь. Уазик не мог развить скорость больше сотни.

– Трясет так, будто мы двести валим, а на самом деле на месте топчемся.

– В провинции нужно вести себя поскромнее, – назидательно сказал Станчик, раскрывая бумажный пакет со снедью, купленной в придорожном кафе.

– Снова дряни набрал? – потянул носом Коготь. Он не выносил запаха печеного лука.

– А по мне – это самая что ни на есть вкуснятина, – Коготь толстым пальцем вытащил из пакета два запеченных бутерброда, положил их один на другой и тут же оттяпал половину. Жевал он, смачно причмокивая. – Не люблю я, когда нам баб поручают ликвидировать.

– А мне по хрен, кого мочить, – ответил Станчик и вновь недовольно повел носом.

– Сейчас дожру.

Коготь быстро дожевал, сглотнул и достал бутылку с пивом.

– Ты что себе позволяешь! – возмутился Станчик. – Сейчас пивка хлебнешь, а потом я за рулем безвылазно сидеть буду?

Коготь взглянул на часы:

– Бутылка пива, что б ты знал, через сорок минут улетучивается, ни одна трубка не уловит спиртного.

– Менты не трубкой, а спинным мозгом спиртное чуют. Сам может быть в сиську пьяный, а у другого запах учует. Более гнусной породы, чем ГАИшники, в жизни не встречал. Идет человек в штатском с красивой бабой, а по морде видно – ГАИшник долбаный, и баба его – сука последняя.

– Ты так говоришь, будто тебе ребята из ОМОНа и УГРО нравятся.

Коготь легко сорвал жестяную пробку большим пальцем, даже не повредив кожу, и принялся пить из горлышка. Уазик безбожно трясло, и Коготь чуть не выбил передний золотой зуб горлышком бутылки.

– Скорость сбавь!

– И так еле тащимся, девяносто всего.

– Сбавь, говорю, иначе на трех колесах дальше ехать придется.

Станчик страшно не любил, когда его обгоняют другие машины, начинал злиться, плевался, матерился, бил кулаком по баранке. Только что сделаешь, если уаз – машина надежная, но тихоходная? Зато где-нибудь на вспаханном поле он бы дал фору любому «Мерседесу» или «Кадиллаку».

– Что она хоть сделала? – поинтересовался Коготь.

– Ты о ком, о бабе, что ли?

– О ней, родимой.

Коготь, уже успевший выпить бутылку пива и изрядно облившийся, блаженно прикрыл глаза.

– Ни хрена она не сделала. Мужики всегда чего-нибудь учудят, а баба на то и баба, что с нее спросу нет.

– Зачем ее тогда Полковник приговорил?

– А хрен его знает, есть резон, наверное. Машина долбаная! – вновь обозлился Станчик. – Даже приемника и того в ней нет. Музычку послушали бы, а то едем, как в гробу, как два последних лоха. Тише всех плетемся, да еще без музыки. Коготь приоткрыл один глаз:

– Если хочешь, я могу тебе спеть. Не Кобзон я, конечно, но в школе в хоре пел и в армии в своей роте запевалой был.

– В хоре ты много чего делал. Какую знаешь?

– Если до конца, то «Мурку» могу или «Батяня комбат», а все остальное – лишь первые строчки.

– Никогда, – вздохнул Станчик, – не встречал человека, который бы знал песню «Шумел камыш, деревья гнулись» дальше первого куплета.

– А ты сам-то знаешь?

– И я не знаю.

– Полковник знает, – с уважением произнес Коготь кличку своего хозяина. – Один раз, помню, в ресторане он заставил музыкантов себе подыгрывать. Сам спел всю песню – от начала до конца. Мы сидели, плакали, тебя не было.

– Вот-вот, – сказал Станчик, – Полковника я бы послушал чисто из уважения, а твои вопли слушать – уши жалею.

– Ну и скучай, – Коготь выбросил в форточку бутылку, которая беззвучно исчезла на ночной дороге, прикрыл глаза и сквозь дремоту принялся мурлыкать мелодию, на которую неизменно пел все песни, какие только знал.

Когда минуло сорок минут, Станчик мстительно резко тормознул машину, отчего Коготь чуть не ударился головой в ветровое стекло.

– Ты что, ошизел? – спросил он, спросонья вглядываясь в пустынную дорогу. – Зайца, что ли, передним мостом сбил?

– Нет, сорок минут прошло, твоя очередь за рулем сидеть.

Коготь довел машину до самого Смоленска. Еще было темно. С «мобилы» он позвонил Львяну, которого даже не знал в лицо. Условились о встрече быстро.

Осторожный армянин к себе домой не приглашал, назначил встречу в скверике возле памятника погибшим красноармейцам.

Ночью в городе трудно разминуться, да и спутать людей Полковника с простыми любителями ночных прогулок было невозможно: такие крепкие ребята встречаются один на тысячу. Они коротко пожали друг другу руки. Ни Коготь, ни Станчик кавказцев не любили, но они не знали точно, какое место в иерархии занимает Львян, а потому минимум вежливости все же проявили.

– Вот баба, – Львян вытащил увеличенную фотографию Маши Пироговой. – Живет она в Озерце.

Коготь тихо хохотнул:

– Будто я знаю, где тут у вас Озерцо. Я даже Подмосковье и то не все знаю. Поедешь с нами.

– Нет, – тут же отрезал Львян.

Он почувствовал, что его испытывают: если согласится, значит, он – человек неважный, а если напустит на себя солидный вид, то пришельцы уважать его станут.

– Вот карта, вот место, – армянин ткнул пальцем с золотым перстнем, из-под которого торчали черные кучерявые волосы, в лесной массив топографической карты.

Даже на военной километровке дом Стрессовича и Кныша отображен не был.

– Карта еще советская, старая, может, американцы его на свои карты и дорисовали, – ухмыльнулся Львян, – но дом там есть.

– Какая охрана?

– Человека четыре, не больше, и двое хозяев.

– Точно четыре?

– Ну, может, шесть, – А если подумать?

– Могут появиться гости. Я проверял вечером, было четверо. Но вы же знаете, народ на месте не сидит, броуновское движение…

– Какое движение? – осклабился Станчик.

– Броуновское, – неуверенно произнес Львян. Он не мог поверить в то, что здоровяку с неглупыми глазами неизвестно слово из школьного учебника физики.

– Ты нам басни не рассказывай, если что будет не так, как ты сказал, головой ответишь. Уверен, что баба там?

– На все сто, сомнений быть не может. Она всегда в доме сидит, она у Стресса работает, что-то вроде секретарши.

– Знаем мы этих секретарш – и сзади, и спереди, – буркнул Коготь, засовывая фотографию Маши в нагрудный карман. – а о том, что мы тут были, лучше никому не говори, даже маме родной.

– Тебе лучше, – уточнил Станчик.

– Понял, – Львян попробовал уйти. Коготь остановил его, пожал руку:

– Вот так, теперь порядок.

Львян, часто оглядываясь, заспешил по аллейке не в ту сторону, где располагался его дом, а в обратную. Как всякий чужак в городе, он нутром чуял угрозу, исходившую от злобных славян.

– Не нравится он мне, – сказал Коготь, глядя в спину удаляющемуся армянину.

– Полковник сказал, мужик надежный.

– По-моему, он пидар, – прищурился Коготь.

– Тебе что, спать с ним?

– Нет, просто я их не люблю.

– Ну и не люби, главное, чтобы и они тебя не любили.

Машина поехала за город.

– В запасе часа три, – глядя на часы, произнес Коготь.

– Все успеем сделать, рассвет я хочу встречать уже по дороге на Москву, чтобы солнце из-за бугра вставало, в лобовое стекло лучики пускало.

– Это уж как получится.

Озерцо они отыскали без проблем – небольшая деревушка на берегу водоема. Над молодым лесом возвышались островерхие крыши дома. Ночь стояла лунная.

– Машину у берега оставим, пусть думают, что рыбаки приехали или председатель колхоза с бабой.

Коготь, не выключая фар, проехал по берегу озера и, развернув машину, заглушил двигатель.

– Давай, брат, собирайся, – Коготь сунул за ремень пистолет с глушителем, бросил в карман три снаряженные обоймы, еще один пистолет, но уже без глушителя сунул за ремень за спину.